Думал ли Горо, что однажды его жизнь сложится так, что по долгу службы его самое большое беспокойство в жизни, станет его непосредственным начальством. Конечно же нет. Он до сих пор иногда задумывался о том, как так вышло, что он так легко согласился на работу в издательском доме Яэ Мико. С другой стороны Госпожа Кокоми всегда говорила ему, как он хорош в том, что бы помогать людям простыми, но крайне жизненными советами. Спорить с Божественной жрицей он не решался, так как верил, в то, что она видит куда больше, чем простой работяга. К тому же несмотря на небольшой дискомфорт от гипотетической встречи с кицуне, перекрывался мыслями о том, что его советы действительно помогают. Он уже ни раз получал благодарности от читателей за свою работу. Так что он старался изо всех сил. Хотя в его практике и оставались довольно серьезные пробелы. Горо был все еще слишком молод, и его жизненный опыт был не так уж и велик. К тому же большую часть сознательной жизни он провел на поле боя. Он был хорош в вопросах выживания, поддержания порядка и пространственном мышлении. Как генерал он следовал самурайским обычаям и правилам. Поскольку без знаний о самурайском пути, невозможно было бы стать генералом. Всё это служило отличным подспорьем к тому, что бы помогать тем, кто в этом нуждался.

Единственный вопрос который всегда застревал как кость в горле и ставил в тупик, был вопрос о любви. К счастью такие вопросы попадались не так часто. А даже если и встречались, ответы Горо давал состоящие скорее из сухих фактов, так как об истинных чувствах знал мало. Возможно дай он себе волю, он бы мог сказать, что был влюблен, только вот все это было на его взгляд чистой и безоговорочной преданностью к его Госпоже, искреннее восхищение талантами его дорогих друзей и чистыми инстинктами, в которых не было того, что люди по его мнению должны были бы называть любовью.

Встретить Они Горо никак не ожидал, впрочем он был даже рад знакомому лицу. На улицах Инадзумы Итто вел себя достаточно раскованно, что в ответ позволяло генералу чувствовать себя в малознакомом районе более чем комфортно. Люди хоть и не тянулись к нему, но в целом и не относились враждебно. Что вообще то по первой удивляло. Поскольку издревле из множества видов ёкаев Они считались недобрыми существами. Где-то среди древних книг, хранились легенды о диких Они живущих в лесах и предпочитающих вылавливать маленьких детей, дабы полакомится их нежной плотью. К счастью все это осталось лишь в легендах. По крайней мере хотелось в это верить. Несмотря на всё это, Горо дружелюбно улыбнулся товарищу, взмахивая хвостом.

- Рад приветствовать, Итто. А, Мисс Хина? Говорят она необычайно хороша в своем ремесле. Но вообще, я здесь по другому поводу, помнишь я говорил, что получил здесь подработку. Может конечно у меня и не всегда хорошо получается. Но возможность зарабатывать на жизнь мирным путем определенно радует.

Журнал, в который Горо писал ответы, он сам никогда не читал, поскольку даже не знал в какое конкретно издание он пишет. Все это было настолько анонимно, но его вполне устраивала та выжимка, которую ему присылал издательский дом. А тратить мору на журналы, было для него расточительным. В его жизни было не так уж и много накоплений, так что он старался тратиться только на что-то действительно полезное. К тому же его мозг мастерски отказывался связывать, то что мисс Хина являлась его собственным прообразом. Так что до сих пор, он верил что эта самая Мисс Хина просто была невероятно талантливой советчицей и в какой то степени даже его конкуренткой. Наверняка ее гонорар был куда больше, чем у него. Она то уж наверняка хорошо отвечала на вопросы касающиеся любви.

- А ты? Часто интересуешься сторонним мнением? Думаешь можно задать ей вопрос волнующий сердце? Она наверняка довольно чуткая особа.

На мгновение Горо задумался, спрашивать совета о чужих вопросах у своей коллеги наверняка было бы не красиво. Как минимум. Так что искать ответы на вопросы в которых генерал не разбирался, можно было бы попробовать где-то на стороне, но крайне осторожно. И раз уж ему повезло встретить Итто, который очевидно был умудрен опытом, можно было попробовать вызнать у него что он сам думает на счет тех вопросов в которых Горо не разбирался. Как нибудь невзначай. Горо выжидательно взглянул на Итто, слегка покачивая хвостом и с любопытством поднимая уши.

- Иногда бывает попадаются темы в которых я мало что смыслю. Что если я хочу помочь другу? Будет ли вежливо спрашивать о ком то другом? Как бы ты поступил?

Есть в профиле, а ещё есть пост из эпизода с Рацио: у моего давнего соигрокотика не срослось с хср, при желании мы и игру можем начать прямо в этой же аушке, прямо с моего поста, он там первый и единственный. Так что могу скинуть в лс в обмен на твой, почитаешь и если решишь для себя ХОЧУ ВОТ ЭТО И ВОТ ТАК, я вообще буду счастлив!

Он начал стройно. Собрался, башку поднял. Поднял взгляд Гоусту в лицо. На мгновение кажется, что эта стройность из ивового прутика по ходу дела станет стальной осью. Это было бы очень похоже на Соупа, иногда даже перебарщивавшего со стремительностью в принятиях каких-то решений. Был в нём этот импульс, способный сносить всё на своём пути.
Но где-то на полдороги подул ветер и сраная веточка опала, как хер с перепугу.
Если бы он прятался в своей балаклаве чуть меньшее количество времени и помнил, как реагировать на поступки людей лицом, Гоуст поднял бы брови. Но он уже почти забыл, как и, главное, зачем это делать, если его всё равно не видят. Так что вместо того, чтоб демонстрировать собственное удивление мимикой — он наклоняет вопросительно голову к плечу, мгновенно транслируя наружу своё немое "повтори, не понял тебя".
И слушает. Неподвижный, удобно устроившийся на своём не самом подходящем для сидения насесте. Следит одними только глазами за МакТавишем, натурально мятущимся, будто тигр в недостаточно свободной для него клетке.

Вместо того, чтоб складно объяснить, где теперь будет чьё место, Соуп кипишит. И вдруг оплавляется. Будто резкие обычно, острые его грани неожиданно смягчаются, сделавшись плавными и гладкими, как бедро среднестатистической, не похожей на радиатор, девчонки. Как хрустальный шар для гаданий. Как глобус.
Хочется протянуть руку и потрогать. Не мерещится ли.

— То есть, ты не готов. — Можно было бы ожидать осуждения в этом тоне, но Гоуст скорее дразнится. Беззлобно. Легчайше. Почти невинно. Настолько "невинно", насколько он вообще умеет.
— Ты лишь заставляешь меня думать, что ты готов. Чтоб я счёл, что ты понимаешь, что ты делаешь.
Но нет, Соуп не понимает. Он просто делает всё, от себя зависящее, чтоб избавить себя (и Гоуста тоже) от неминуемых панических приходов, когда ситуация станет критической. До этого момента пусть всё идёт, как идёт; они вдвоём будут растерянно и отупело заниматься своими делами, которые Соуп им обоим придумал. Делая вид, что так и задумано. А потом таймер дойдёт до нуля и нужно будет решать что-нибудь на ходу.
На ходу всегда решать немногим легче. Можно хуйнуть, потому что "не было выбора".

Сама основа контроля состоит в том, что выбор есть. И ты решаешь. Что. Как. И когда.
И Соуп далёк от контроля. Он даже не допускает мысли о том, что мог бы его сейчас обрести.
Это путешествие по течению. Пока Гоуст дрейфует следом, можно не париться тем, чтоб взять всё в собственные руки.
Стоило бы разозлиться. Вместо этого приходит... Да, какое-то хитровыебанное, мерзкое сочувствие.

— Что заставляет тебя сомневаться в правильности решений? Почему ты вообще допускаешь мысль о том, что ты действуешь некорректно? — Он щурится, повернув к Соупу голову, прямо встречая и удерживая его взгляд.
Чем он не рассчитывал заниматься, так это возвращать своего сержанта на землю.
Но вот они. Здесь. В лаборатории.
Гоуст вознамерился умирать. А Соуп...

— Нам не надо идти к парням. Верно. — Приходиться идти след в след, чтоб ничего не пропустить из внимания. Гоусту эти догонялки не нравятся, но иногда нужно.
— На данном этапе я уже считаюсь противником. Потенциально опасным. Верно. Тебе, или любому из парней, придётся открывать огонь на поражение. Верно. — Он запинается мыслью за это "не хочу стрелять" Соупа. Думает: он сам выстрелил бы в Прайса? В Лазвелл? У него бы поднялась рука на Соупа, раз они здесь рассматривают ситуацию с необходимостью устранить кого-то из самого ближнего круга контактов.
— Если бы это был ты — я бы это сделал. — Эта мысль пронимает его ровно на мгновение, и пока странное, слишком тонкое и призрачное чувство не успевает схлынуть, Гоуст говорит об этом вслух.

Никто не должен умирать один.
Убивай, не причиняя мучений.
Забирай своих с поля боя.
Почему Соуп сомневается — ему искренне непонятно.

— Полный отчёт по ситуации, сержант. — Гоуст начинает мягко, низкий голос приглушён маской противогаза почти до вкрадчивости. Сквозь гул холодильника и работающих системных блоков компов он вынуждает МакТавиша прислушиваться. — Периметр чист. В здании чисто. Ожидаем эвака. Заражённые разделены. Браво 2-4 изолирован в жилых помещениях; Браво 0-7 — в холодильной камере лаборатории. Таймеры у обоих тикают. При возникновении физической угрозы жизни или здоровью личного состава подразделения — разрешено открывать огонь на поражение. Зона поражения — голова, не корпус. Допустимы поиски вакцины в пределах жилых помещений и холодильной камеры. Знаешь, чего не хватает в этой истории? Мне нужно сейчас вызвать всех Браво и передать тебе командование. Потому что если я, как командир, изолирован от своего подразделения и несу потенциальную для него угрозу, я больше не могу принимать решения. Мы всё ещё работаем? Или это уже личное? Потому что если мы работаем — я передаю тебе командование. Если это личное — объясни мне, почему ты не можешь в меня выстрелить.

[indent] Сводить людей с ума было интересно всегда. Невинные и глупые создания, они попадались на крючок безумия проще простого и подчинялись ему, а значит, и самой Лиссе, без остатка. Становились ее игрушками; из плоти и крови, но всего лишь игрушками в руках могущественной богини.

Она могла заставить их сделать что угодно: отдать ребенка на съедение медведю, утопиться всем племенем в холодной реке, есть человеческое мясо. Или даже воздвигать ей алтари, чтобы молиться ее силе, потому что среди них она была безграничная власть.

В рядах богов Лиссе редко удавалось почувствовать себя действительно значимой — ее окружали чертовы олимпийцы, надменные и почему-то забравшие всю власть себе. А ведь Лисса была ни чем не хуже, но с ней совсем не считались и даже, кажется, смотрели сверху вниз. Низшая богиня, которая только и может что сводить с ума людей да убивать животных, охваченной агонией бешенства. Среди богов она сама была игрушкой, которую можно использовать как безвольный инструмент, которой можно приказывать что угодно, и она обязательно исполнит, потому что другого выбора у нее нет.

Иногда Лиссе хотелось вырваться из когтей чужой власти и в порыве собственного безумия разодрать себе кожу в кровь и до костей, а потом прекратить существовать. Но исполнить задуманное ей никогда не хватало ни смелости, ни сил.

Может быть, она и правда была лишь жалкой пешкой мира богов.

///

[indent] Этот день приносит Лиссе то радостное чувство удовлетворения, которое она испытывает лишь в моменты свободы от чужого гнета. Когда делает то, что хочется именно ей! Когда может дышать полной грудью и не чувствовать жесткой хватки высших богов.

Это ощущение как глоток свежего воздуха, который Лисса выпивает без остатка. Оно проникает в нее: в ее мыслях — приятная легкость бесконечных собственных желаний; в сознании — безумство фантазий; в теле — дрожь восторга и предвкушения.

Она появляется среди людей как нежная вспышка света: вся в белом, с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами и мягкой улыбкой, за которой прячется гримаса безумия. Она словно чудо, возникшее из ниоткуда, и люди протягивают руки в ее сторону, надеясь на милость богини.

Но взмах ее руки не дарует благословение и радость; взмах ее руки — и мир вокруг окрашивается безумием и злостью, превращается в сплошное кровопролитие. Лисса наблюдает за этим с любопытством кошки, которая следит за трепыхающейся в ее лапах мышью, и ее звонкий смех разливается во все стороны.

[indent]  [indent] Глупые люди опять подчиняются ее безграничной воле.

Мгновениями позже, когда для смертных проходит не один день, Лисса теряет интерес к происходящему. Она окидывает оставшихся в живых людей, размышляя не убить ли ей и их, но решает, что навестит их позже. Зачем лишать себя еще одной возможности получить удовольствие.

Когда богиня покидает поле битвы, на ее губах играет блаженная улыбка.

Дома, в Тартаре, Лисса находит сестру, и от ее вида богине хочется почти что визжать от восторга — ей всегда нравится делиться историями своих безумных приключений с близкими.

[indent] — Эти люди, они такие смешные, — произносит Лисса, приближаясь к Немезиде и кладя подбородок ей на плечо. — В них столько злости, что мне почти не нужно ничего делать; они и без того готовы разорвать друг друга в клочья. Ради клочков земли, дичи или женщин. — Лисса довольно хихикает. — Наблюдать за ними и их безумием — одно удовольствие!

[indent] Независимость, за которую она цеплялась с отчаянием утопающей, растаяла с произнесенной клятвой - нерушимой и вечной силой, тотчас отпечатавшейся на полотне судьбы. Если бы только еще оставалось что-то, за что можно было цепляться. Мало кто осознавал опасность самообмана лучше, чем Немезида, однако даже она, определявшая истину, угодила в эту ловушку. Даже в момент оглашения своего окончательного решения, она по-прежнему испытывала смешанные чувства. Легче было бы убедить себя в собственной правоте, как это делали остальные, однако она не могла. Появление гигантов виделось ей закономерным продолжением давнего кровопролития. И все же их ярость пугала сильнее безумия полубогов, которых олимпийцы пригрели на груди.
[indent] На душе полегчало, лишь когда Артемида произнесла ответную клятву. Немезида чуть расслабила пальцы на рукоятке меча и едва сдержала улыбку. Под дрогнувшими ресницами укрывался ее опущенный взгляд. Обещание быть рядом обратило львиную долю сомнений в прах, развеянный в бесконечно холодной и непроглядной бездне ночи. После затянувшейся зимы сердце вдруг ощутило теплое дыхание весны. На бледном лике возмездия проступил легкий румянец, как на ожившем мраморе, предвестнике еще несозданной Галатеи.
[indent] Что-то внутри сжалось при виде лаврового венца на шлеме Артемиды. Праздновать еще неодержанную победу – знак дурной, способный обратить колесо судьбы против них. Оттаявшей Немезидой вновь завладела сумрачная тень, приходившая следом за расцветом очередного бутона гибриса. Взмахнув крыльями лишь раз, она чуть не коснулась потолка своей обители и приземлилась на спину грифона.
[indent] - О нет, Гегемона, то была не игра, - мрачный комментарий покинул налитые кровью уста. Мановением руки она обратила лавр в более скромные полевые цветы, символы девичей чистоты. Затем Немезида вытянула руку, чтобы острие меча пронзило ночную мглу. Грифон, разогнавшись, оттолкнулся львиными лапами от пола, и ветер ужасного Нота мигом подхватил его могучие крылья.
[indent] Черные облака расступались перед ними сами - над истерзанным телом Гайи силы природы оставались благосклонными к ее обидчикам. Жар раскаленной магмы в трещинах под ногами пробирали до костей. Багровый свет очерчивал силуэты богинь, не позволив им слиться с ночным небом. Так неприятелю становилось легче обнаружить их, однако не это волновало Немезиду больше всего.
[indent] - Не могу избавиться от жалости, которую невольно испытываю при виде кровоточащих ран на ее теле, - призналась она – та, кого было непросто удивить подобными вещами. – Ты была права. Мы не можем позволить этому продолжаться. Гайе не стать новым Тартаром.
[indent] Артемида вырвалась из плена черного тумана в поле зрения, свет золотого лука указывал ей путь во мгле и умиротворял своей нежностью, словно не для кровопролития созданный. Ветер играл с русыми косами охотницы, но не осмеливался срывать с нее венок. Лишить деву венка означало овладеть ею. Дочь Зевса никому не принадлежала. Узрев ее во гневе, даже бессмертные опасались претендовать на сердце богини целомудрия. В последний раз перед сражением Немезида позволила себе улыбнуться мыслям.
[indent] За ними уже следовало их войско, преданные им создания, не люди, сопровождали их сквозь черноту, поглотившую свет. Подобно мотылькам летели они на свет слепо, однако не бесцельно. Коли суждено одержать им победу, не напрасны будут закономерные потери. Коли суждено им потерпеть поражение, история забудет их имена вовек. Жизнь или смерть – все на чашах весов.
[indent] [indent] Весов в ее руках.

Эффектный уход банна Гейвина стал достойной вишенкой на торте сегодняшнего дня, и Нерия вслед за Веланной проводила их нежеланного гостя усталым взглядом. На языке вертелось нечто среднее между "как жаль, что вы наконец-то уходите" и "не упадите с лошади", но Сурана усилием воли заставила себя проглотить оба высказывания: попытка пререкаться с банном, во-первых, показала бы, что ей не все равно; во-вторых, выглядела бы жалко, потому что драка-то, по-хорошему, закончилась, а после нее кулаками махать не след; а в-третьих, действительно могла иметь неприятные дисциплинарные последствия, если Кусланд вернется.
Когда он вернется.
Нерия пронаблюдала за тем, как банн исчез за воротами, перевела взгляд на Нивеллена, немного помолчала, а потом коротко кивнула.
— У нас нет времени на слабость. — эхом повторила она за Веланной.
И после прибавила свое веское:
— Но у нас есть время на то, чтобы помыться.
Все эти дни для Нерии прошли в каком-то томительном, почти болезненном ожидании — временами ей казалось, что она больна, как Нивеллен; что ей владеет какая-то слабая, но оттого не менее выматывающая простуда: ни на чем толком Суране не удавалось сосредоточиться, все валилось из рук, любое занятие казалось временным и бесполезным, и лишь шум со двора будто бы будил ее, заставляя вздрагивать и с надеждой бросаться к окну. Она хотела бы увидеть там или Констебля, или Командора, ведущих за собой Стражей, но раз за разом разочаровывалась — Башня Бдения все так же стояла почти пустой, и от пропавших братьев вестей было ровно столько же, сколько от отославшего их с Веланной прочь Кусланда.
То есть их не было вообще.
К исходу третьего дня Нерия окончательно уверилась в том, что так угнетающе на нее действует именно тишина, царящая в старой крепости: Башня Бдения, лишившись большей части обитателей, погружалась в тяжелый, нездоровый сон, какой овладевает теми, кто потерял много крови; и все оставшиеся в ее стенах вместе с нею погружались в пучину этого тяжелого сновидения. Последние очаги жизни в Башне теперь теплились там, где сновали слуги, и оттого Нерия старалась держаться поближе к людской, к кухне, к псарне или конюшне — в тишине на первый план немедленно выступал упрямый Зов, и остаться наедине с собой означало бы остаться наедине с ним.
В последнее время Нерия никогда не была одинока.
Чтобы отвлечься она болтала со слугами, узнав о некоторых из них за пару дней сколько, сколько не узнала за десять лет службы; крутилась вокруг Веланны, помогая ей со всем, чем только можно, и на псарне возилась с щенком, которого прикормил Илан — тот сторонился ее поначалу, но терпение, ласка и вкусная еда способны были завоевать расположение кого угодно. Перед уходом она оставила ему полную миску каши с мясом, псарю — указание следить за благополучием вислоухого, а себе — надежду на то, что Табрис вскоре вернется к своему подопечному.
Истинного желания помочь банну Дарреллу у Нерии было исчезающе мало: на самом деле, она бы ни капли не расстроилась, узнав, что генлоки задушили Гейвина во сне и наделали из его костей свистулек, однако путешествие к Штормовому берегу представлялось Нерии в некотором роде отдушиной: сбросив с себя тяжелую дремоту Башни Бдения, она снова могла вдохнуть полной грудью соленый морской воздух, и неутихающий рев волн как ничто другое перебивал шепот Зова. Отъехав всего лишь на небольшое расстояние от крепости, она уже начала возвращаться к своему привычному шутливому настрою, и чем ближе становился шум моря, тем веселее делалась Нерия, будто бы гул этот чем-то ее радовал. Страх отступал вместе с апатией: обещавшая Веланне вернуться, Сурана сейчас как никогда была полна решимости сдержать свое слово — они договорились тогда, и подтвердили потом свое намерение уйти вместе, и значит, она просто не имела право погибнуть сейчас в одиночестве.
Пока еще рано.
— В общем, так.
Нерия спрыгнула с лошади и принялась ослаблять крепления, которыми к седлу был пристегнут посох: мокрые перчатки скользили по мокрым ремням, и оттого Сурана потратила на это нехитрое действие неприлично много времени и нервов.
Перед ними с Нивелленом в обе стороны раскинулось каменистое побережье, а за широкой полосой его бесновалось неусыпное море, и клубящиеся над ним тучи так низко нависали над волнами, что казалось, будто это серое небо дождем проливается вниз и с ревом разбивается о скалы. За спинами Стражей невысокие горы, поросшие крепкими елями, вонзались в пушистые брюха облаков, и туман кровью стекал по их склонам, заполняя низины белесой дымкой. Заставлять лошадей подниматься наверх было одновременно жестоко и самоубийственно — невозможно предсказать, в какой момент гнедой под тобой оступится — поэтому их пришлось оставить, привязав в ельнике в стороне от дороги.
— Чем быстрее мы найдем, что так напугало крестьян банна Надутые Губки, тем быстрее у него эти губки сдуются. Не факт, что мы найдем хоть что-нибудь, — сочла необходимым добавить Сурана, — но это в некотором роде тоже результат.
Мокрое дерево тоже скользило в руке — Нерия перехватила посох поудобнее и недовольно поморщилась.
— Если услышишь хоть что-то похожее на Порождений, дай знать. — магесса задержала взгляд на Нивеллене и словно между делом поинтересовалась. — Ты в порядке?..