готова взять Лайю Бёрнелл чтобы поиграть c...
ВЛАДОМ ДРАКУЛА [КЛУБ РОМАНТИКИ]

Их история цепляет настолько, что я решилась на твинка, хоть отношусь к этому делу с излишней серьезностью. Но поняла, что хочу отыграть её с самого начала, как заглянуть в эпизоды, не затронутые в каноне, так и переосмыслить уже прожитые моменты. Это очень красиво, трогательно, трагично и как-то совершенно волшебно. Приглашаю окунуться со мной в эту атмосферу таинственности, драмы, невероятной химии и приключений. А ещё любви, которая обязательно одержит победу над любыми препятствиями, включая тьму и время.

От себя скажу, что я игрок ответственный и честный. Обожаю завалить восторгом, но если что-то не так, тоже быстро маякну. Спидпостить не прошу, сама пишу по настроению (обычно волнами). Поначалу было бы приятно видеть пост в пару дней, а когда поймем, что сыгрались, могу ждать и месяцами, если есть на то причина и необходимость.

Внешности обсуждаются. Особенно, моя. Мне в таком выборе обычно помощь не мешает) На Люке Эвансе не настаиваю, просто он так прекрасен.

готов взять Иуду чтобы поиграть c...
Понтий Пилат [christian mythology]

Обстановка в регионе стабильная и контролируемая. Все проходит в штатном режиме. Срочно берем в работу. Держим на контроле. Второй пункт протокола, кто ответственный? Вам слово, прошу. Придерживаемся регламента, коллеги.

Ты смотришь в камеру на ВКС каждый понедельник с 10 до 12, где листаются слайды и ждет отчета полпред. Потом обед. Потом на заседание думы. Потом еще какие-то поездки на предприятия. Никто не знает что означает твоя должность, ты везде как свадебный генерал. Когда приходит губернатор, ты уступаешь место во главе стола. Ты собираешь в кабинете прокурора, мчс, росгвардию каждую весну и осень - как мы готовы к паводкам? А к отопительному сезону? В этом году выборы, значит надо проводить совещание с избиркомом.

Ты ненавидишь все эти рожи. Иногда так хочется послать нахуй полпреда, чтобы тебя сняли с этого места. Региональные сми разорвет, но только на неделю, потом опять всем станет плевать. Тут так принято. Но говорить «иди на хуй» не принято. Как будто это поможет вылезти из системы. Как будто это поможет перестать лгать, плодить документы, работать со статистикой, а не людьми, тасовать цифры в отчетах, делать вид, что все под контролем, лишь бы не просочилось в сми и наверх. Ты повязан с другими - сделками, взаимными услугами, устроенными на жирные должности родственниками. Кормушка слишком сытная. Тебя все заебало. До смерти. Но ты не можешь из этого выбраться.
Как все закончить?

Пробный пост за персонажа (по желанию)

готов составить компанию Джоном Хэнкоком чтобы поиграть c...
Ником Валентайном, Кейт, Дьяконом, Кэсс, Буном, Курьером, Пайпер, Маккриди и остальными из вселенной [Fallout]


На ваш выбор

Пользуюсь возможностью, потому что могу. Сейчас выходит сериал, а за плечами осталась холмы Западной Вирджинии, Пустошь Мохаве, Дамонд-Сити, Стрип, убежище 101, Сьерра-Мадре. Наследили в общем-то везде. Я могу тут до выхода следующего сезона сидеть расписывать по отдельности плюсы каждого персонажа с которым мечтаю пересечься в своём скромном уголочке Добрососедства, но так и не вычленить из них самого-самого, потому что они все оригинальные и каждого хочется щупать через взаимодействия в постах.
Невозможно как буду рад увидеть Фаренгейт, сыграл бы с этой бестией пропущенные главы знакомства, которые не были затронуты в самой игре и нас просто поставили перед фактом, что они два сапога пара и отлично дополняют друг друга.
Стоп-лист тоже имеется. Не смогу с вами поиграть, если ваш выбор упадёт на Магнолию.

Пробный пост за персонажа (по желанию)

На то, чтобы экспериментальный препарат подействовал ушло меньше времени, чем было обещано. Глаза медленно закатились вверх, являя миру пожелтевшие белки, а голова откинулась назад, затылком впечатавшись в стену позади кресла, в котором устроился поудобнее мэр поселения под названием «Добрососедство».
– Ты был прав, – пробормотал Хэнкок, медленно размокая в кресле и позволяя химикату раствориться в крови. – Эта дурь стоит своих крышек. – Его голос был скрипучим, будто горло изнутри было набито пылью, мешающей ему нормально говорить.
– Я бы не в коем случае не предлагал тебе попробовать то, в качестве чего сам не удостоверился бы, – подал голос Фред Аллен с соседнего кресла, – ты мой постоянный клиент – Хэнкок.
Они оба рассмеялись, но никто из них не нашел в себе сил признаться другому в том, что именно его рассмешило.
Но смеяться долго не получилось. Где-то над подвалом, в котором они засели с Фредом – дилером, на уровне первого этажа послышался голос Фаренгейт. Ее брань, и количеством, и качеством исполнения, способна была сдуть крышу старого отеля так же легко, как волк сдувал соломенную крышу с домика поросенка в одной детской книжке.
– Ставлю пачку апельсиновых ментантов на то, что эта стерва явилась сюда за тобой, Хэнкок. – Прохрипел Аллен, поднимаясь с кресла, в котором сидел и прислушиваясь к звукам снаружи. – В прошлый раз она чуть было не разнесла мне мою химлабораторию, потому что я на нее «не так» посмотрел. – Он кивнул в сторону двери. – Я бы не хотел, чтобы она сюда спускалась.
Хэнкок ничего не ответил. Он наблюдал за потолком над своей головой, который медленно надвигался на него, а затем, вызывая головокружение, устремлялся вверх.
Фаренгейт без труда вычислила где именно находится ее босс и уже через пару мгновений ее тяжелые шаги раздались на лестнице, а затем дверь в подвал распахнулась и на пороге замерла женская фигура, облаченная в броню. В её серых глазах читалась грубость, а большие, совсем не похожие на женские, кулаки были способны эту грубость подтвердить. Каждый, проживающий в поселении в самом центре Бостона, бандит, наркоман, бродяга и дружинник, знал, что шутить или спорить с Фаренгейт было себе дороже, что её постоянно заносило на поворотах и частенько эти заносы заканчивались сломанными ребрами или носом, при условии, что телохранитель мэра, где-то оставила свою пушку.  И такие случае бывали крайне редкими, так что пулевые ранения приходилось штопать чаще чем носки.
– Хэнкок! – её взгляд метнулся к старику в кепке газетчика, но распознав в нем тупого дрочилу Фрэнка Аллена, скользнул по его вытянутой руке в сторону, прямиком к креслу, в котором расслабился мэр Добрососедства.
– Что надо? – голос Хэнка звучал хрипло, но все же он попытался придать голосу нотки заинтересованности.
– В сраном баре снова пытаются навязать нам свои порядки.
– Кто? – Мозг отказывался соединять между собой одну мысль с другой, поэтому вопросы звучали самые простые и самые, разумеется, тупые.
– Траханая всеми сука – Магнолия! – В глазах Фаренгейт пылало настоящее пламя. – Она запустила руку в кассу. Она пытается нас наебать. Тебя, Хэнкок, она пытается наебать тебя! – В ожидание приказа разнести бар в щепки, она замерла. Но тишина, нарушаемая негромкими голосами, доносившимися с первого этажа, продлилась недолго. Фар с силой выдохнула. Она вцепилась в спинку подвернувшегося ей на пути стула так, словно ей была необходима опора, чтобы удержаться на ногах и на силе своего горящего пердака не покинуть тропосферу.
– Ты хочешь, чтобы я с этим разобрался?
– Я хочу, чтобы эта дрянь не разевала на меня свою гнилую пасть и не тыкала в меня пальцем.
От неё за версту воняло злобой. Она стала взрывоопасной.
– Я с этим разберусь.
Он не смог придумать ничего лучше, чем явиться в «Три Рельса» будучи немного под кайфом.

Этот зад: аппетитно округлый и крепкий, который он поймал взглядом, был именно таким, каким он представлял его в собственных мыслях, которыми ни с кем не смел делиться. Хэнкок замер на пороге, как прикованный, мелко сотрясаясь от настолько свирепого желания, что едва мог соединить две мысли вместе, не говоря уже о том, чтобы начать говорить или хоть как-то иначе реагировать на повисший в воздухе вопрос. Он замер, напрягшись всем телом. Джон Макдонах, но для местных мэр Хэнкок, частенько мечтал об этом дивном голосе в минуты, когда не мог посетить бар в часы выступления. Он представлял этот голос, обволакивающий, с легкой хрипотцой, себе по-разному, иногда этот голос дразнил его, иногда насмехался над ним, но чаще умолял его… Его мозг, импульс за импульсом, призывал его захлопнуть дверь позади себя, перепрыгнуть через пуфик у зеркала, а затем потянуть обладательницу этого зада на себя. Желание было настолько жарким, что оно словно иссушило остатки его мозга. Закованный в собственные грезы точно в броню, которая не позволяла ему пошевелиться, он чувствовал, как его рот полностью заполнился медленно вспухающим и неповоротливым языком. Как Фред ему и обещал экспериментальный наркотик накрывал волнами, делая каждую последующую вспышку ярче и мощнее, предыдущей. Одного взгляда на гуля было достаточно, чтобы стало ясно – любые наставления Фаренгейт о том, чтобы он держался подальше от этой певички, были моментально забыты, как и желание во все разобраться, ведь именно так обычно поступали те, кого большинством голосом избирали мэром поселения – они разбирались с проблемами местных.
Каждую его встречу с Магнолией, он сравнивал с воспоминанием от американских горок из его детства, которые, насколько он еще помнил, всегда были для него дико волнующими и совершенно неуправляемыми. Лия была невозмутимо изящна всем, что находилось выше ее талии и, была ходящим эротическим сном снизу. Каждый взглядом, жестом, вибрацией ее голоса, идущей по его ребрам, обтянутым облученной и пожелтевшей со временем кожи, она заставляла его легкие наполняться кислородом, а кровь вновь разносить тот по его зачерствевшему точно хлебная корка организму.
Он шагнул в коморку не так уверенно, как планировал изначально, а когда Магнолия, не заполучив ответа на свой вопрос, повернула к нему голову, продемонстрировав зарумянившееся личико, он и вовсе окончательно поплыл, сдвинув то, что можно было считать губами на одну сторону, в какой-то одобрительной ухмылке формам, которые она продемонстрировала.
– Выкроил себе немного времени, чтобы посмотреть твое вступление. – Хэнкок шагнул в комнатушку, поближе к оттоманке и Лие. – И не прогадал. Шикарный вид.

 

Когда упали бомбы, мир в одночасье обратился в пыль, в бесконечные пустоши под палящим солнцем - в суровое и мучительное напоминание всем, что вот такова расплата за бесчисленные грехи и повальное безумие прошлого. В воздухе пахло гарью, а глаза приходилось держать закрытыми. Все рухнуло, исчезло, стерлось с лица земли. Люди сами повергли себя в нестерпимую боль, тлеющую во всех пропитанных отчаяньем и провонявших горем душах. И, сама природа подвела черту, заключив то, что осталось от человечества в черные края распятий. Кто-то смирился. Другие так и продолжили бег среди развалин, слушая громыхание собственных костей.
— Что за… — Хэнкок пытаясь вернуть себе голос, постарался сглотнуть, но сухость во рту после дозы отменного винта, принятого накануне, не позволила ему это сделать. Не открывая глаз, он наощупь попытался определить, где находится старенький радиоприемник, из которого сквозь треск велась страстная проповедь. — Кто опять из вас, утырков, трогал мое радио?
За этими словами последовал шумный выдох, с хрипотцой, что была с ним обручена навечно с той самой ночи, когда он с целью оттянуться по полной, вдохнул экспериментальный радиоактивный наркотик, облучивший его и превративший в гуля.
В ответ, из угла комнаты, где был пристроен старый покосившейся на один бок, диван, раздалось ленивое:
— Ты вроде как завязал с препаратами.
— Да? — Когда-то отзывавшийся на имя Джон, а теперь исключительно на словосочетание «мэр Хэнкок» гуль приподнялся на локтях, чуть щуря свои угольно-черные глаза. — Это ты трогала мой радиоприемник, Фаренгейт?
В ответ раздался низкий, вибрирующий смешок личного телохранителя коим и являлась женщина в тяжелой металлической броне.
— Горожане шепчутся между собой, Хэнкок. — Она начала издалека, исподлобья сверля взглядом своего начальника. Большая редкость такой взгляд, да еще и у живого человека, чаще всего, если так кто-то осмеливался смотреть на гуля, ставшего мэром Добрососедства, получал перо под ребро. Вот и весь разговор. Но, Фаренгейт могла, ей было позволено многое из того, что у других было под запретом. — Ты вчера сорвал выступление Магнолии.  Уайтчепел утверждает, что бар от этого потерял крышек триста не меньше.
— Напомни мне, куколка, — гуль прекрасно знал, как сильно раздражается Фар всякий раз, когда он обращался к ней «куколка», но все равно давил на больное. — Кто владеет баром «Третий Рельс»?
— Если бы ты видел общую картину, как вижу ее я, — хмыкнула в ответ Фаренгейт, не желая подыгрывать Хэнкоку. — То давно бы понял, что эта мелкая дрянь, вертит тобой как хочет и щелкни она пальцами, ты ей и бар подаришь и все, что она попросит. — Напоследок Фар развела руками, закидывая обе на спинку дивана и слегка ерзая по выцветшей обивке, попыталась принять расслабленную позу. — Возместить ущерб придется из городской казны. Горожане должны видеть, кто здесь власть и закон.
Вот что за настырная стерва, костью поперек горла встанет, если будет нужно.
— У нас есть казна? — Некоторое время не прекращая смотреть в серый потолок с трещинами над их головами, наконец-то выдал Хэнкок, медленно садясь и опуская иссохшие ноги на пол, возле скинутых в ночи пыльных сапог, потянувшись к заначке с препаратами, но на полпути одергивая руку и меняя прежний курс к мятой пачке сигарет.
— Казна – это тот запас крышек, Хэнкок, от которого ты отщипываешь каждый раз понемногу, чтобы вложиться в эксперименты Фреда Аллена или выкупить весь, имеющийся в наличие у Дэйзи, винт.
Надоела.
— Значит я сорвал выступление Магнолии? — Лениво произнёс Хэнкок, возвращаясь к началу их с Фаренгейт дискуссии и, всовывая между зубов сигарету, замолк ненадолго, пытаясь вспомнить детали прошедшего вечера. — И сильно она злится?
Зажигалка выдала искру, и появившийся огонек обжег тонкий слой, пожелтевший бумаги, Хэнкок сделал глубокую затяжку, выпуская дым через отверстия, которые когда-то были частью носа, но потом, эта лучшая часть, как и многое в нем, отвалилось. Да, теперь он похож на затраханный до полусмерти мутафрукт и вряд ли на свете найдется средство способное изменить его внешний вид или, хотя бы, частично, вернуть ему прежний. 
Зажигалка. Нервно пляшущий огонек. Дымное облако и дикий взгляд напротив.
Фаренгейт не выдерживает первой и закатывает глаза к потолку, словно пытаясь оценить степень вины мэра Добрососедства.
— Да тебе хоть ссы в глаза - всё думаешь божья роса. Насрать с горочкой на неё и её злость, ты мэр этого города, так пойди в этот бар и тресни кулаком по столу. — Зашипела она, в упор игнорируя, как её босс болезненно морщится. — Напомни всем чей это бар и, благодаря кому они могут считать Добрососедство своим домом!
Взгляд Хэнкока внезапно и неожиданно стал жестким.
— Не нравятся мои методы? — Произнес он, глядя прямо в глаза Фаренгейт, и пепел медленно слетел с кончика сигареты на мыски его поношенных сапог. — Может ты будешь мэром лучше меня? — Кажется их разговор свернул совсем не в то русло, в которое изначально планировала Фар.
— Ты мне надоел. — Парировала Фаренгейт, снова проигнорировав заданный ей вопрос и поднимаясь с продавленного дивана. — Я не нанималась нянчиться с тобой, Хэнкок. — И в этот момент, воздух, всколыхнувшийся от ее движения, буквально затрещал от напряжения. — Можешь и дальше вертеть своим языком у нее в заднице, если нравится. Я – пас.

Его изрыгнуло из дверного проема, как мощную и несвежую отрыжку супермутанта. Безразличный взгляд Хэнкока скользнул по парочке бродяг у входа в «Круши-Кромсай», отметив, что один из них старательно метет то небольшое пространство, что могло бы зваться порогом заведения метлой, сгоняя в кучу набросанные под ноги окурки и остальной мусор. Добрососедство никогда не могло измениться, так что запах мочи, въевшийся не только в одежду, но и в кожу, трущихся здесь об углы бродяг, в поисках хотя бы временного пристанища, как и грязь были почти что визитной карточкой этого поселения. Гордиться особо и нечем. 
Хэнкок коротко кивнул в ответ на приветствие одного из дружинников, которого Дейзи наняла для охраны на входе своего магазинчика, продающего любое барахло, способное помочь путнику в дороге не сдохнуть от палящего солнца, нападения рейдеров, голода, жажды или кротокрысов.
— Как делишки, Дэйзи? – За прилавком стояла невысокая, когда-то бывшая наверняка красивой, женщина, но теперь, по пришествию стольких лет и из-за воздействия радиации она стала гулем. Методично натирая свой прилавок тряпкой, в момент появления на пороге своего магазина мэра города, гуль Дейзи замерла.
— Чего тебе, Хэнкок? — Ее голос был таким же скрипучим, как несмазанные шестеренки, которые через силу заставляли работать в верстаке для брони, позади прилавка и спины торговки — Новой поставки винта еще не было, а прошлую ты подчистую выгреб.
— Все еще дуешься за скидку? — Хэнкок обвел взглядом помещение, в котором Дейзи обустроила себе магазинчик – его помещение.
— Так и разориться недолго. — Хмыкнула торговка. — Как мне потом вам платить налоги? Имей совесть, Хэнкок. — Она отбила дробь отросшими ногтями по прилавку, прежде чем продолжить. — Ты зачем пришел?
— За информацией. Ты ведь когда-то была женщиной и знаешь, как у вас здесь все устроено, — гуль коснулся указательным пальцем виска под своей треуголкой, стильно чуть съехавшей набок.
— Крышки на прилавок. — Выпрямившись с делав шаг вглубь своего магазинчика, Дейзи скрестила руки на груди. Хэнкок потрепал небольшое колечко в иссохшей мочке собственного уха, прежде чем подать голос.
— Я думал мы друзья, Дейзи. — Расчётливая сука.
— Мы не друзья, Хэнкок. — От Джона не ускользнул внезапный холод в интонации женщины. — Я работаю на тебя. Как и все в этом городе. Мы платим налоги в твою «казну» и делаем тебе скидки на все свои товары. Хочешь информацию — Плати.
Хэнкок максимально сократил расстояние, теперь его и Дейзи разделял лишь прилавок. На поверхность того из его сжатой в кулак руки, скользнувшей вглубь кармана красного сюртука, выпали крышки. Судя по тому, как торговка пошевелила губами, она успела сосчитать все, попавшиеся ей на глаза крышки.
— Просто скажи мне, что мне нужно сделать, чтобы загладить свой косяк перед женщиной, которая мне симпатична.
— О таком не пишут в журнале «Пистолеты и Пули», да Хэнкок? — Дейзи сгребла в синий контейнер все крышки, что лежали на прилавке. — Насколько серьезным был ущерб?
— Я не помню. В моей крови было намешано слишком много препаратов. Мозги были точно желе. — Пробурчал гуль и в голосе его отчетливо прозвучало беспокойство. Под конец голос Хэнкока дрогнул, и он отгородился рукой от взгляда Дейзи.
— Женщины любят подарки. — Даже сквозь скрипучесть ее голоса, было возможно расслышать некую тоску по ушедшему времени, по дням, когда она была красивой и желанной, когда подарки ей дарились просто за красивые глаза. — Всегда любили. — Она вздохнула. — Пусть твой будет очень щедрым. Затмевающим. — Она нырнула под прилавок, а затем снова показалась на глаза Хэнкоку, выкладывая на поверхность бумажный сверток. — Тебе нужно сделать две вещи. — На этот раз она не говорила, а шептала. — Во-первых, ты должен искренни извиниться, даже если не помнишь за что, а во-вторых, вручить ей это.
— Я даже не знаю, что в этом свертке. — Нахмурился мэр Добрососедства. — Вдруг ты меня подставить хочешь. — Он потянулся к свертку, чтобы развязать тот, но получил уверенный шлепок по руке.
— Сначала ты за него заплатишь.
— Что?! — Возмутился Хэнкок, упираясь руками в край прилавка перед ним. — Я уже дал тебе крышек!
— Ты заплатил за информацию. Это разные вещи, Хэнкок. Пять сотен крышек и этот сверток твой.
—ПЯТЬ СОТЕН КРЫШЕК?? — Их взгляды скрестились между собой как шпаги. На возмущенный голос гуля обернулся даже дружинник на входе, стороживший магазин Дейзи. — Ты с ума сошла??! — Рявкнул он. — Может сразу тысячу? А?
— Для тебя со скидкой. — Парировала Дейзи, но в отличие от мэра Добрососедства говорила тоном абсолютно нейтральным, показывая себя со своей лучшей стороны, демонстрируя абсолютно все свои умения заключать выгодные сделки. — Пять сотен гребанных крышек.
Бросив на нее злой взгляд из-под треуголки, Хэнкок развернулся и вышел из лавки.
Стоила ли его задумка пяти сотен крышек? Действительно ли настолько сильно он провинился перед Магнолией? Он закурил, присаживаясь на небольшой выступ напротив магазинчика с битыми стеклами и с легким прищуром наблюдая затем, как Дейзи яростно натирает торговый прилавок. Сверток она уже спрятала.
Может заслать к ней Фаренгейт с ребятами? Рыжей бестии только повод дай помахать кулаками. Он качнул головой, делая затяжку. Рискованно. Остальные узнают о наезде на Дейзи и тоже откажутся торговать на территории Добрососедства, а то и вовсе покинут поселение в поисках лучшей жизни. Хэнкок поморщился. Он столько старался для этого места, чтобы в итоге уподобиться Вику и его банде громил?
— Эй, Дейзи! — Он снова перешагнул порог ее магазинчика, привлекая к себе внимание. — Есть встречное предложение. Я даю тебе три сотни крышек. И если твоя идея сработает, то еще двести крышек ты получишь в конце месяца, либо я на месяц освобожу твой магазин от уплаты налога в казну города. Идет? — Он встал рядом с прилавком, его черные глаза блеснули, а на стол брякнулся увесистый мешочек, в котором можно было насчитать обещанные три сотни крышек.
Всего через пару минут, насвистывая себе под то, что когда-то считалось носом, Хэнкок заворачивал за угол старого Капитолия, к дверям «Третьего Рельса».
— Здорова Хэм, — первый делом поздоровался с гулем-вышибалой, охраняющим вход в бар, Хэнкок, замедляя шаг. — Много сегодня народу?
— Мы еще не открывались. — Наощупь Хэм поправил бабочку, у себя под подбородком. — …После вчерашнего.
— Кстати об этом… — Хэнкок замер в шаге от другого гуля, окидывая того взглядом. — Магнолия все еще злится на меня?
— …Ну… кхм-кхм… — Хэм кашлянул, прочищая горло и весь подобрался. Неужели все было настолько плохо? — Она не любит, когда я… эм… слишком много болтаю.
— Ты болтаешь с мэром, — Напомнил ему Хэнкок, медленно закипая.
— Я не хочу проблем, Хэнкок, — Понизив голос отозвался гуль в смокинге. — С Магнолией разбирайся сам. Она внизу, у барной стойки, помогает Чарли.
По ступеням в зал с барной стойкой, Хэнкок неторопливо спустился в гордом одиночестве, прислушиваясь к негромким голосам в дальней части заведения.
— Мэр Хэнкок. — Робот Чарли заметил вошедшего гуля первым. — Мы еще закрыты. Но, я могу налить вам выпить. Чего изволите?
— Стакан Квантовой, Чак. В горле пересохло. — Он плюхнулся на свободный стул, через один от дамы НЕ в красном платье. Но легко узнаваемой со спины по прическе и манере скрещивать ноги. — Доброе утро, куколка. — Он двинул в ее направлении сверток, выкупленный у Дейзи. — Это тебе.

готов взять Гарри Поттера чтобы поиграть c...
КЕМ УГОДНО ИЗ ХОГВАРТСА или Волшебного Мира [wizarding world]

обожаю магию и превращусь в Гарри Поттера на один или тысячу и один сюжет. готов на всё, от приключений в выручай-комнате на пятом курсе до сломанных костей во время очередного матча в квиддич на любом из курсов, готов на птср после войны, парочку смертоносных историй во время скитайний в поисках крестражей, жосткую пьянку в честь кубка школы.

вы можете взять любого персонажа и мы вместе придумаем, как они могли бы дружить или ненавидеть с поттером друг друга.
мы можем поиграть в школу или постхог
рон или гермиона это база но я даже не смею надеяться
мы можем устроить ещё один кубок мира по квиддичу
или вы возглавите очередную шайку любителей-чистой-крови, а я за вами побегаю с авадой кедаврой

х мы не поиграем с вами в любовь, увы, но для всего остального я абсолютли фри

* пишу 4-10к от вдохновения и очень капризный в вопросах текста, если вы не готовы двигать сюжет, пожалуйста не пишите мне <3

че по нытью?

Гарри устало трёт глаза на длящимся уже десятый час досмотре - очередная ячейка в банке "Гринготтс" на самом нижнем, на самом хорошо защищенном, на самом секретом уровне, родовая, разящая тёмной магией за версту, была вскрыта авроратом несмотря на все препятствия и сложности, что чинили им работники банка. Гоблинам наплевать, что собственник ячейки - арестованный на пожизненное Пожиратель смерти, гниющий в Азкабане; их интересует только имя их банка и священная клятва тайны хранилища. Огромное количество люмосов освещают влажный, прохладный грот, где было непривычно шумно для такого места - волшебники и волшебницы прямо на месте занимались описью и сортировкой редких артефактов, тёмных предметов и родовых ценностей, которые отправлялись по разным кучкам: на экспертизу, на уничтожение и наконец, обратно в хранилище - в пользование следующим по ветви родственникам. Эхо от их разговоров и действий разлеталось по туннелям и пещерам банка.
- Любопытнейший предмет, - произнёс старший аврор, удерживая перед своими глазами на вингардиуме пару перчаток, которые Гарри принял бы за обычные перчатки из драконьей кожи.
- Эти перчатки буквально до костей обжигают кожу владельцу, если он во время поединка проявляет слабость к своему противнику. Кроме того, если к ним прикоснется не их владелец, то также получит ожоги. Ничего существенно страшного для жизни, но Министерство посчитало, что это не отвечает никаким гуманистическим нормам и запретило производство и эксплуатацию этих перчаток. В утиль,  - он бросил их в кучу, где лежали остальные сравнительно не опасные вещи, которые планировалось вскоре уничтожить, и приступил к следующему экземпляру.

- Уважаемые Авроры! - возмущенный голос главного гоблина отвлек их от обсуждения очередной вещицы, и обернувшись к нему, они одинаково вопросительно вскинули брови.
- Вы планируете оставаться тут на всю ночь? Мы итак поступились своими правилами, и позволили вам изымать из хранилища собственность держателей ячеек, но позволить вам тут находиться круглосуточно..  - кончики ушей гоблина угрожающе задрожали, намекая на его крайнюю степень возмущения.
- Нет-нет, что вы, мы сейчас уходим. - старший Аврор взглянул на часы и охнул, удивляясь тому, как быстро пролетело время. Он отдал приказ аврорам рассаживаться по вагончикам, выбрал особенно любопытные вещицы, убирая их в специальную шкатулку, защитившую его от любых вредных воздействий и пообещал гоблину, что уже завтра они закончат с этим хранилищем, вернут на место всё, что возможно вернуть и увезут то, что возвращать никак нельзя. А для верности, он наложил на зону работы магический купол, снять который крайне сложно. Уставшие сотрудники аврората медленно ползли на верх под мрачные и неприветливые взгляды сотрудников банка - они уже которую неделю ворошили тут всё, мешали гоблинам выполнять свою работу и мешками вывозили принадлежавшие преступникам темные артефакты.
- Итак, завтра в девять утра. - волшебники один за другим исчезают.

Над головой сгущаются мрачные, иссине-черные тучи, над головой собирается тоскливый лондонский дождь, а время уже давно перешло из вечера в ночь - Гарри смотрит на часы, и правда, почти полночь. Он из последних сил аппарирует, появляясь в конце площади Гримо прямо под фонарем черной кляксой. Он ещё немного вытянулся с тех дней, когда был для всех просто мальчиком-который-победил, он вырос в плечах, когда физические тренировки приобрели постоянный характер, он начал носить аккуратную прическу; можно сказать, что Гарри возмужал.
Волшебник медленно вздохнул, набирая в легкие воздуха, как и всегда, после аппарации немного мутит, а когда совсем нет сил, еще и тяжело дышать. Первый шаг, затем второй, а после и третий, походка у Гарри не пружинистая, не быстрая, он ползет из последних сил, ползёт в сторону дома, где на пороге его ждет Джинни, она светится как маячок, на который он летит, воображая из себя мотылька. В пальцах, что привыкли крепко цепляться за древко метлы или его руку, Гарри замечает сигарету, которая то подгорает, то тухнет на кончике - она ведь знает, что он это ненавидит. Гарри ставит ногу на первую ступень и берется рукой за перила, помогая себе подтянуть усталое тело и через две ступеньки они оказывается почти нос к носу с Джинни. Быстрым движением, Гарри поправляет оправу на носу, вглядываясь в голубые глаза, что не выражают ничего, кроме разъедающего, острого разочарования; он её подвел, ему нет оправданий, он ужасный муж. Гарри смотрит на острые ключицы, об которые он изрезал бы губы, если б посмел прикоснуться, об которые располосовал бы руки. Она сторонится и пропускает его - обвинительным молотком звучат каблуки. Он не пытается её обнять. Не пытается с порога молить о прощении.

- Я не забыл, Джинни. - Гарри застывает с одним ботинком в руке, сидя в прихожей и смотрит снизу вверх на жену - сейчас кажется, что никто и никогда во всем мире не видел Гарри Поттера таким: он простой человек, он просто приполз с работы и очень устал, он просто мучительно долго стягивает с себя ботинок, привалившись спиной к стене, он всматривается ей в глаза с трудом, потому что под конец тяжелого дня зрение его подводит; он не всесильный герой, не спаситель магического мира, не надежда нации, он просто Гарри. И он каждый день пытается сделать этот мир чуточку лучше, чтобы никто не посмел тронуть дорогих ему людей.

готов взять ДЖЕКА, ЛЕО, ВИНСЕНТА чтобы поиграть c...
ГЛЕНОМ, ЛЕЙСИ, ЭЛЛИОТОМ, ГИЛБЕРТОМ [PANDORA HEARTS]

... хотя на самом деле поиграю не только с ними.
Если вы знаете, то вы знаете. Начну описывать - ненароком пущу себе пулю в лоб. Если тоже хотите пустить пулю себе в лоб - у вас правильное настроение на САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ ЧТО БЫЛО СОЗДАНО В МИРЕ МАНГИ ВООБЩЕ КОГДА БЫ ТО НИ БЫЛО. Простите не прощая.
Оближу, заиграю, поселимся в стекле и будем разрабатывать слезные железы, как завещала нам госпожа Джун [став Мартином, только с Мемуарами Ванитаса заместо драконов *звуки невыносимой боли*]

Пробный пост за персонажа (Modern-AU)

Джек лишь молчит и слушает, внимательно-внимательно, и словно бы он — невесомость, Оз — невесомость, весь мир кругом — случайность, протекавшая мимо своим чередом, здесь даже не шумным и не мешавшим вовсе.

Спокоен, но он же заворожен. И это нарушает спокойствие, штиль в его случае — сквозняк.

Да, у мальчишки много вопросов.
Нет, это не сон.
Если пустить кровь — будет больно и не проснёшься.

Когда Оз назвал его по имени, обратился, что-то словно... словно бы встало на своё место. Как надо, как правильно, как должно было быть. Как нечто забытое, естественное, и полученное вновь. Оз всегда должен следовать за Джеком, доверяться его голосу и рукам, и всегда обращаться к нему так [как к единственному источнику, как к знающему истину, как к единственному, кто не обманет; ведь Джек не обманет]. И ставить под сомнение всё остальное. Ведь, если честно, про всё остальное ответов не имелось и у самого Джека: разве имело оно, впрочем, значение, если с ними двумя происходило то, что происходило, и весь чёртов мир не способен дать ни ответа, ни спасения, ни забвения? Ни мир, ни жизнь, ни смерть. Всё кануло в Бездну и обратно из неё, но герой, устроивший трагедию, снова шёл в искажение с выныршувшим миром. У Оза не имелось иных вариантов, кроме как делать тоже самое. Ведь они связаны. Были всегда [Оза не было без Джека, а Джек в какой-то момент уменьшился до Оза, перетёк в него]. И теперь у них — у Джека — вне этой связи, что теперь не частица его самого, но память и подобие якоря, едва ли имелось хоть что-то. Он не очень знал, что бы делал, окажись в его руках что-то другое. Оно оказывалось, конечно, он что-то да делал, но это всегда оказывалось не тем, потому с лёгкостью отпускалось, никогда не цепляясь и не задерживаясь. Призраком призрачное.

Намерения отойти — не имелось. Напротив: шагнуть или встать совсем опасно близко мешал разве что Оз. Завораживающая, зачаровывающая, успокаивающая картина; в смысле, мальчишка. Эта встреча, словно бы вырванная из прихода и болезненного сна, в которые забрасывал себя верными и не верными способами, вставлена в реальность. Интересно. Он испытывал так много всего; так много всего настоящего. Непривычно, даже непонятно, что с этим делать, упс. Но ничего страшного. Всё шло правильно, всё шло как надо. Теперь Джек удостоверился наверняка.

Мужчина улыбнулся выразительнее и как-то... теплее, пускай загадочности от этого меньше не стало. По всем канонам нынешнего мира, Озу стоило убежать прямо сейчас. Может быть даже сообщить в полицию, придумав для того повод. Но они оба знали, что есть вещи, которых не сделают. Потому что это лишит даже малейшего шанса на спокойствие, на причастность, на... бытие кем-то, с кем-то, понимание и уместность. Особенно теперь, когда Всё из не_яви перешло в Явь.

— Правда — это всё, — отвечает тот, поведя плечами. Отвечает так просто, так налегке, так непринуждённо, что едва ли не смеётся. — Правда может быть и здесь, и там. Обычно она у людей одна, либо-либо, а у тебя, у меня, у нас — правды — их две. Немного мучительно и толку никакого, не находишь? —  наконец, до того неотрывно глядя на мальчишку, точную копию себя лет десять назад, отвёл взгляд, бесцветно уставившись на жизнь там, внизу. Достал сигарету и закурил её между делом. Джек слишком многое для себя ощущал прямо сейчас, это слишком странно, но одновременно с тем всё равно с пресловутым привкусом никак: воодушевленно, любопытно, заинтриговано, возбужденно, раздраженно, печально, игриво, и никак. Почему особенно реагировать на то, что правильно? Как и почему бы на это особенно не среагировать.

— А, знаешь... У тебя много вопросов, конечно же. На часть из них у меня непременно найдутся ответы, ведь растерянность тебе не помешает: ты знаешь, что это правильно. Задать их, — сделал затяжку.

готов взять ЭНКИДУ чтобы поиграть c...
ГИЛЬГАМЕШЕМ [АККАДСКАЯ МИФОЛОГИЯ]

Toni Mahfud или подберем

Буйный муж, чья глава, как у тура, подъята,
Чье оружье в бою не имеет равных
Тебе нет равных. Ты не на голову выше всех остальных, ты просто недосягаем. Ты делаешь то, что хочешь: только то, что хочешь, и все, что хочешь. У тебя есть власть, красота, невероятная ловкость в бою, признание, божественная кровь. Весь Урук у твоих ног, каждый хочет кусочек твоего внимания - кроме тех, кого тебе вздумается обойти или обидеть. У тебя кровь кипит, и развлечения настолько опасные, что люди считают, что ты отца без сына оставишь.

Я буквально создан для тебя. Создан для того, чтобы тебя успокоить. Тебе на меня жалуются: живу в лесу, люблю лису. Жру траву, силки рву, мешаю животных промышлять. Сам страшный такой, патлатый. Ну ты и даешь отмашку, чтобы меня очеловечили как-то что ли.

И вот однажды видишь меня сидящим под дверью девицы, на которую ты наметился. У меня оскал веселый и злой, подначки зубастые и легковесные, а сдвинуть меня, сторожевую псину, просто невозможно.   

Мы, конечно, сцепимся. Конечно, не сможем расцепиться  до конца дней. Конечно, вместе сделаем много крутого, побываем в тысяче мест. А потом я умру, и ты не захочешь с этим смириться. Ты весь мир перевернешь, и найдешь способ остаться в веках нетленным, но тебе придется пойти за мной, это и есть трагедия твоей жизни. Но мы обязательно встретимся на другой стороне.

А до тех пор, я буду ждать тебя.

---

Есть такой троп - герои-побратимы. Это, знаешь, когда благополучие твое для меня важнее собственного. Когда я готов умереть, расплачиваясь за твои ошибки. Когда ты - главный герой, а я - твоя тень. Когда боги буквально создали меня, чтобы ты, отбитый, уже успокоился, перестал тиранить свой народ и занялся  делом. Когда по крови мы не братья, но есть узы покрепче кровных.

Это не только Гильгамеш и Энкиду, но и Арджуна Кришна и Кришна Васудева, Александр и Гефестион и наверняка тысячи других: жажда такой связи - самое естественное желание на свете, хоть и встречается она гораздо реже, чем хотелось бы. Ахилл и Патрокл тоже идут сюда, и я буду счастлив возможности о них поболтать!  Можем взять любой из вариантов, перекроить под АУ, сунуться в современность, киберпанк или вообще в любой сеттинг.

ТЫ	Я
- гигачад - звездочка и знаешь это - как минимум наполовину бог - искусный воин - буквально местный тиран, но народ тебя все равно любит - чувство самосохранения - это кто - бывает два мнения: мое и неправильное - софт бой, когда тебе не пофиг (тебе пофиг 24/7)	- твоя псина - веган и диснеевская принцесса - до 80% ДНК неандертальцев - ниже, но костью шире, руки крепкие как камень небесный - реву в три ручья от любой несправедливости - нет, мужественность не пострадала - сдохну, если буду сидеть без дела - не пофиг до абсурда

Хочу пост раз в месяц, без украшений и картинок. Хочу бодаться за то, кто тут главный (ты конечно более клевый, но ты же сам понимаешь, что быть диким и творить дичь - это мы с тобой на двоих разделили). Хочу, чтобы со мной говорили о персонажах, сюжете и желаниях. Сам пишу примерно 3-5к 1-2 раза в месяц.

Пост, просто пост

На Асмодее лучшая его личина: личина текучая и неопределенная. Тем, кого он хочет прельстить, он кажется красивым: именно такой нос, именно такой излом губ, что-то жесткое и надежное в тени в глубине зрачка. Тем, кого он хочет напугать, кажется ужасным: черты его плывут и дразнят, неуловимо что-то напоминают и кричат о неправильности, неестетсвенности, какой-то животной ярости и страсти, что-то жесткое и неизбежное в тени в глубине зрачка. Асмодей бросает шелка и бархат, и печатное золото к ногам еврейской девчонки. Нет, не в первый раз он является ей, и каждый раз она его отшивает: бог Израиля, его Отец, отлучивший его от света и гармонии сфер, не велит своим рабыням играть с блудными сыновьями. Асмодея такая мелочь, как запрет Отца, остановить не может, он уже познал Гнев Его, и страх Господень покинул его навсегда.

Ради откровенности стоит сказать, что отказы эти демона только заводят. Ему кажется неизбежным, что она сдастся рано или поздно, нужно только подобрать ключик. Как головоломка, так близкая к разрешению. Нужно только предложить ей что-то достаточно соблазнительное.

Ему не нравится её пугать, а потому он появляется в её комнате, в тени, и старается не привлекать внимания. Смотрит, ничего не говорит, приучает её к своему присутствию, приручает, как пугливого ягненка. Потом заговаривает так, будто она — тоже человек, со своими желаниями и чаяниями, а не просто приложение к мужчине: не дочь, не будущая жена, просто Сарра. Потом приносит ей подарки, но ей они ни к чему: она наследница богатая, если б только могла наследовать сама. Вот и сейчас она прячется от него, скрывается за резной ширмой, будто это может спасти её. Асмодей хмыкает:

— Брось дичиться, Сарра! Ланиты твои да не покинет румянец. Не по моей вине, ибо я люблю тебя и не причиню тебе вреда. Буду оберегать тебя и защищать тебя. В Аду я — Великий Король, 72 легиона духов подчиняются мне, а ты — можешь стать моей королевой. Только назови себя моей, а меня признай своим мужем! — Он говорит, и сам себя разогревает, и под конец даже верит сам себе, хоть и знает точно обряд: супруги вместе только пока смерть не разлучит их, а смерть Сарры — событие неизбежное. Сейчас это значения не имеет

мем, просто мем