На то, чтобы экспериментальный препарат подействовал ушло меньше времени, чем было обещано. Глаза медленно закатились вверх, являя миру пожелтевшие белки, а голова откинулась назад, затылком впечатавшись в стену позади кресла, в котором устроился поудобнее мэр поселения под названием «Добрососедство».
– Ты был прав, – пробормотал Хэнкок, медленно размокая в кресле и позволяя химикату раствориться в крови. – Эта дурь стоит своих крышек. – Его голос был скрипучим, будто горло изнутри было набито пылью, мешающей ему нормально говорить.
– Я бы не в коем случае не предлагал тебе попробовать то, в качестве чего сам не удостоверился бы, – подал голос Фред Аллен с соседнего кресла, – ты мой постоянный клиент – Хэнкок.
Они оба рассмеялись, но никто из них не нашел в себе сил признаться другому в том, что именно его рассмешило.
Но смеяться долго не получилось. Где-то над подвалом, в котором они засели с Фредом – дилером, на уровне первого этажа послышался голос Фаренгейт. Ее брань, и количеством, и качеством исполнения, способна была сдуть крышу старого отеля так же легко, как волк сдувал соломенную крышу с домика поросенка в одной детской книжке.
– Ставлю пачку апельсиновых ментантов на то, что эта стерва явилась сюда за тобой, Хэнкок. – Прохрипел Аллен, поднимаясь с кресла, в котором сидел и прислушиваясь к звукам снаружи. – В прошлый раз она чуть было не разнесла мне мою химлабораторию, потому что я на нее «не так» посмотрел. – Он кивнул в сторону двери. – Я бы не хотел, чтобы она сюда спускалась.
Хэнкок ничего не ответил. Он наблюдал за потолком над своей головой, который медленно надвигался на него, а затем, вызывая головокружение, устремлялся вверх.
Фаренгейт без труда вычислила где именно находится ее босс и уже через пару мгновений ее тяжелые шаги раздались на лестнице, а затем дверь в подвал распахнулась и на пороге замерла женская фигура, облаченная в броню. В её серых глазах читалась грубость, а большие, совсем не похожие на женские, кулаки были способны эту грубость подтвердить. Каждый, проживающий в поселении в самом центре Бостона, бандит, наркоман, бродяга и дружинник, знал, что шутить или спорить с Фаренгейт было себе дороже, что её постоянно заносило на поворотах и частенько эти заносы заканчивались сломанными ребрами или носом, при условии, что телохранитель мэра, где-то оставила свою пушку. И такие случае бывали крайне редкими, так что пулевые ранения приходилось штопать чаще чем носки.
– Хэнкок! – её взгляд метнулся к старику в кепке газетчика, но распознав в нем тупого дрочилу Фрэнка Аллена, скользнул по его вытянутой руке в сторону, прямиком к креслу, в котором расслабился мэр Добрососедства.
– Что надо? – голос Хэнка звучал хрипло, но все же он попытался придать голосу нотки заинтересованности.
– В сраном баре снова пытаются навязать нам свои порядки.
– Кто? – Мозг отказывался соединять между собой одну мысль с другой, поэтому вопросы звучали самые простые и самые, разумеется, тупые.
– Траханая всеми сука – Магнолия! – В глазах Фаренгейт пылало настоящее пламя. – Она запустила руку в кассу. Она пытается нас наебать. Тебя, Хэнкок, она пытается наебать тебя! – В ожидание приказа разнести бар в щепки, она замерла. Но тишина, нарушаемая негромкими голосами, доносившимися с первого этажа, продлилась недолго. Фар с силой выдохнула. Она вцепилась в спинку подвернувшегося ей на пути стула так, словно ей была необходима опора, чтобы удержаться на ногах и на силе своего горящего пердака не покинуть тропосферу.
– Ты хочешь, чтобы я с этим разобрался?
– Я хочу, чтобы эта дрянь не разевала на меня свою гнилую пасть и не тыкала в меня пальцем.
От неё за версту воняло злобой. Она стала взрывоопасной.
– Я с этим разберусь.
Он не смог придумать ничего лучше, чем явиться в «Три Рельса» будучи немного под кайфом.
Этот зад: аппетитно округлый и крепкий, который он поймал взглядом, был именно таким, каким он представлял его в собственных мыслях, которыми ни с кем не смел делиться. Хэнкок замер на пороге, как прикованный, мелко сотрясаясь от настолько свирепого желания, что едва мог соединить две мысли вместе, не говоря уже о том, чтобы начать говорить или хоть как-то иначе реагировать на повисший в воздухе вопрос. Он замер, напрягшись всем телом. Джон Макдонах, но для местных мэр Хэнкок, частенько мечтал об этом дивном голосе в минуты, когда не мог посетить бар в часы выступления. Он представлял этот голос, обволакивающий, с легкой хрипотцой, себе по-разному, иногда этот голос дразнил его, иногда насмехался над ним, но чаще умолял его… Его мозг, импульс за импульсом, призывал его захлопнуть дверь позади себя, перепрыгнуть через пуфик у зеркала, а затем потянуть обладательницу этого зада на себя. Желание было настолько жарким, что оно словно иссушило остатки его мозга. Закованный в собственные грезы точно в броню, которая не позволяла ему пошевелиться, он чувствовал, как его рот полностью заполнился медленно вспухающим и неповоротливым языком. Как Фред ему и обещал экспериментальный наркотик накрывал волнами, делая каждую последующую вспышку ярче и мощнее, предыдущей. Одного взгляда на гуля было достаточно, чтобы стало ясно – любые наставления Фаренгейт о том, чтобы он держался подальше от этой певички, были моментально забыты, как и желание во все разобраться, ведь именно так обычно поступали те, кого большинством голосом избирали мэром поселения – они разбирались с проблемами местных.
Каждую его встречу с Магнолией, он сравнивал с воспоминанием от американских горок из его детства, которые, насколько он еще помнил, всегда были для него дико волнующими и совершенно неуправляемыми. Лия была невозмутимо изящна всем, что находилось выше ее талии и, была ходящим эротическим сном снизу. Каждый взглядом, жестом, вибрацией ее голоса, идущей по его ребрам, обтянутым облученной и пожелтевшей со временем кожи, она заставляла его легкие наполняться кислородом, а кровь вновь разносить тот по его зачерствевшему точно хлебная корка организму.
Он шагнул в коморку не так уверенно, как планировал изначально, а когда Магнолия, не заполучив ответа на свой вопрос, повернула к нему голову, продемонстрировав зарумянившееся личико, он и вовсе окончательно поплыл, сдвинув то, что можно было считать губами на одну сторону, в какой-то одобрительной ухмылке формам, которые она продемонстрировала.
– Выкроил себе немного времени, чтобы посмотреть твое вступление. – Хэнкок шагнул в комнатушку, поближе к оттоманке и Лие. – И не прогадал. Шикарный вид.
Когда упали бомбы, мир в одночасье обратился в пыль, в бесконечные пустоши под палящим солнцем - в суровое и мучительное напоминание всем, что вот такова расплата за бесчисленные грехи и повальное безумие прошлого. В воздухе пахло гарью, а глаза приходилось держать закрытыми. Все рухнуло, исчезло, стерлось с лица земли. Люди сами повергли себя в нестерпимую боль, тлеющую во всех пропитанных отчаяньем и провонявших горем душах. И, сама природа подвела черту, заключив то, что осталось от человечества в черные края распятий. Кто-то смирился. Другие так и продолжили бег среди развалин, слушая громыхание собственных костей.
— Что за… — Хэнкок пытаясь вернуть себе голос, постарался сглотнуть, но сухость во рту после дозы отменного винта, принятого накануне, не позволила ему это сделать. Не открывая глаз, он наощупь попытался определить, где находится старенький радиоприемник, из которого сквозь треск велась страстная проповедь. — Кто опять из вас, утырков, трогал мое радио?
За этими словами последовал шумный выдох, с хрипотцой, что была с ним обручена навечно с той самой ночи, когда он с целью оттянуться по полной, вдохнул экспериментальный радиоактивный наркотик, облучивший его и превративший в гуля.
В ответ, из угла комнаты, где был пристроен старый покосившейся на один бок, диван, раздалось ленивое:
— Ты вроде как завязал с препаратами.
— Да? — Когда-то отзывавшийся на имя Джон, а теперь исключительно на словосочетание «мэр Хэнкок» гуль приподнялся на локтях, чуть щуря свои угольно-черные глаза. — Это ты трогала мой радиоприемник, Фаренгейт?
В ответ раздался низкий, вибрирующий смешок личного телохранителя коим и являлась женщина в тяжелой металлической броне.
— Горожане шепчутся между собой, Хэнкок. — Она начала издалека, исподлобья сверля взглядом своего начальника. Большая редкость такой взгляд, да еще и у живого человека, чаще всего, если так кто-то осмеливался смотреть на гуля, ставшего мэром Добрососедства, получал перо под ребро. Вот и весь разговор. Но, Фаренгейт могла, ей было позволено многое из того, что у других было под запретом. — Ты вчера сорвал выступление Магнолии. Уайтчепел утверждает, что бар от этого потерял крышек триста не меньше.
— Напомни мне, куколка, — гуль прекрасно знал, как сильно раздражается Фар всякий раз, когда он обращался к ней «куколка», но все равно давил на больное. — Кто владеет баром «Третий Рельс»?
— Если бы ты видел общую картину, как вижу ее я, — хмыкнула в ответ Фаренгейт, не желая подыгрывать Хэнкоку. — То давно бы понял, что эта мелкая дрянь, вертит тобой как хочет и щелкни она пальцами, ты ей и бар подаришь и все, что она попросит. — Напоследок Фар развела руками, закидывая обе на спинку дивана и слегка ерзая по выцветшей обивке, попыталась принять расслабленную позу. — Возместить ущерб придется из городской казны. Горожане должны видеть, кто здесь власть и закон.
Вот что за настырная стерва, костью поперек горла встанет, если будет нужно.
— У нас есть казна? — Некоторое время не прекращая смотреть в серый потолок с трещинами над их головами, наконец-то выдал Хэнкок, медленно садясь и опуская иссохшие ноги на пол, возле скинутых в ночи пыльных сапог, потянувшись к заначке с препаратами, но на полпути одергивая руку и меняя прежний курс к мятой пачке сигарет.
— Казна – это тот запас крышек, Хэнкок, от которого ты отщипываешь каждый раз понемногу, чтобы вложиться в эксперименты Фреда Аллена или выкупить весь, имеющийся в наличие у Дэйзи, винт.
Надоела.
— Значит я сорвал выступление Магнолии? — Лениво произнёс Хэнкок, возвращаясь к началу их с Фаренгейт дискуссии и, всовывая между зубов сигарету, замолк ненадолго, пытаясь вспомнить детали прошедшего вечера. — И сильно она злится?
Зажигалка выдала искру, и появившийся огонек обжег тонкий слой, пожелтевший бумаги, Хэнкок сделал глубокую затяжку, выпуская дым через отверстия, которые когда-то были частью носа, но потом, эта лучшая часть, как и многое в нем, отвалилось. Да, теперь он похож на затраханный до полусмерти мутафрукт и вряд ли на свете найдется средство способное изменить его внешний вид или, хотя бы, частично, вернуть ему прежний.
Зажигалка. Нервно пляшущий огонек. Дымное облако и дикий взгляд напротив.
Фаренгейт не выдерживает первой и закатывает глаза к потолку, словно пытаясь оценить степень вины мэра Добрососедства.
— Да тебе хоть ссы в глаза - всё думаешь божья роса. Насрать с горочкой на неё и её злость, ты мэр этого города, так пойди в этот бар и тресни кулаком по столу. — Зашипела она, в упор игнорируя, как её босс болезненно морщится. — Напомни всем чей это бар и, благодаря кому они могут считать Добрососедство своим домом!
Взгляд Хэнкока внезапно и неожиданно стал жестким.
— Не нравятся мои методы? — Произнес он, глядя прямо в глаза Фаренгейт, и пепел медленно слетел с кончика сигареты на мыски его поношенных сапог. — Может ты будешь мэром лучше меня? — Кажется их разговор свернул совсем не в то русло, в которое изначально планировала Фар.
— Ты мне надоел. — Парировала Фаренгейт, снова проигнорировав заданный ей вопрос и поднимаясь с продавленного дивана. — Я не нанималась нянчиться с тобой, Хэнкок. — И в этот момент, воздух, всколыхнувшийся от ее движения, буквально затрещал от напряжения. — Можешь и дальше вертеть своим языком у нее в заднице, если нравится. Я – пас.
Его изрыгнуло из дверного проема, как мощную и несвежую отрыжку супермутанта. Безразличный взгляд Хэнкока скользнул по парочке бродяг у входа в «Круши-Кромсай», отметив, что один из них старательно метет то небольшое пространство, что могло бы зваться порогом заведения метлой, сгоняя в кучу набросанные под ноги окурки и остальной мусор. Добрососедство никогда не могло измениться, так что запах мочи, въевшийся не только в одежду, но и в кожу, трущихся здесь об углы бродяг, в поисках хотя бы временного пристанища, как и грязь были почти что визитной карточкой этого поселения. Гордиться особо и нечем.
Хэнкок коротко кивнул в ответ на приветствие одного из дружинников, которого Дейзи наняла для охраны на входе своего магазинчика, продающего любое барахло, способное помочь путнику в дороге не сдохнуть от палящего солнца, нападения рейдеров, голода, жажды или кротокрысов.
— Как делишки, Дэйзи? – За прилавком стояла невысокая, когда-то бывшая наверняка красивой, женщина, но теперь, по пришествию стольких лет и из-за воздействия радиации она стала гулем. Методично натирая свой прилавок тряпкой, в момент появления на пороге своего магазина мэра города, гуль Дейзи замерла.
— Чего тебе, Хэнкок? — Ее голос был таким же скрипучим, как несмазанные шестеренки, которые через силу заставляли работать в верстаке для брони, позади прилавка и спины торговки — Новой поставки винта еще не было, а прошлую ты подчистую выгреб.
— Все еще дуешься за скидку? — Хэнкок обвел взглядом помещение, в котором Дейзи обустроила себе магазинчик – его помещение.
— Так и разориться недолго. — Хмыкнула торговка. — Как мне потом вам платить налоги? Имей совесть, Хэнкок. — Она отбила дробь отросшими ногтями по прилавку, прежде чем продолжить. — Ты зачем пришел?
— За информацией. Ты ведь когда-то была женщиной и знаешь, как у вас здесь все устроено, — гуль коснулся указательным пальцем виска под своей треуголкой, стильно чуть съехавшей набок.
— Крышки на прилавок. — Выпрямившись с делав шаг вглубь своего магазинчика, Дейзи скрестила руки на груди. Хэнкок потрепал небольшое колечко в иссохшей мочке собственного уха, прежде чем подать голос.
— Я думал мы друзья, Дейзи. — Расчётливая сука.
— Мы не друзья, Хэнкок. — От Джона не ускользнул внезапный холод в интонации женщины. — Я работаю на тебя. Как и все в этом городе. Мы платим налоги в твою «казну» и делаем тебе скидки на все свои товары. Хочешь информацию — Плати.
Хэнкок максимально сократил расстояние, теперь его и Дейзи разделял лишь прилавок. На поверхность того из его сжатой в кулак руки, скользнувшей вглубь кармана красного сюртука, выпали крышки. Судя по тому, как торговка пошевелила губами, она успела сосчитать все, попавшиеся ей на глаза крышки.
— Просто скажи мне, что мне нужно сделать, чтобы загладить свой косяк перед женщиной, которая мне симпатична.
— О таком не пишут в журнале «Пистолеты и Пули», да Хэнкок? — Дейзи сгребла в синий контейнер все крышки, что лежали на прилавке. — Насколько серьезным был ущерб?
— Я не помню. В моей крови было намешано слишком много препаратов. Мозги были точно желе. — Пробурчал гуль и в голосе его отчетливо прозвучало беспокойство. Под конец голос Хэнкока дрогнул, и он отгородился рукой от взгляда Дейзи.
— Женщины любят подарки. — Даже сквозь скрипучесть ее голоса, было возможно расслышать некую тоску по ушедшему времени, по дням, когда она была красивой и желанной, когда подарки ей дарились просто за красивые глаза. — Всегда любили. — Она вздохнула. — Пусть твой будет очень щедрым. Затмевающим. — Она нырнула под прилавок, а затем снова показалась на глаза Хэнкоку, выкладывая на поверхность бумажный сверток. — Тебе нужно сделать две вещи. — На этот раз она не говорила, а шептала. — Во-первых, ты должен искренни извиниться, даже если не помнишь за что, а во-вторых, вручить ей это.
— Я даже не знаю, что в этом свертке. — Нахмурился мэр Добрососедства. — Вдруг ты меня подставить хочешь. — Он потянулся к свертку, чтобы развязать тот, но получил уверенный шлепок по руке.
— Сначала ты за него заплатишь.
— Что?! — Возмутился Хэнкок, упираясь руками в край прилавка перед ним. — Я уже дал тебе крышек!
— Ты заплатил за информацию. Это разные вещи, Хэнкок. Пять сотен крышек и этот сверток твой.
—ПЯТЬ СОТЕН КРЫШЕК?? — Их взгляды скрестились между собой как шпаги. На возмущенный голос гуля обернулся даже дружинник на входе, стороживший магазин Дейзи. — Ты с ума сошла??! — Рявкнул он. — Может сразу тысячу? А?
— Для тебя со скидкой. — Парировала Дейзи, но в отличие от мэра Добрососедства говорила тоном абсолютно нейтральным, показывая себя со своей лучшей стороны, демонстрируя абсолютно все свои умения заключать выгодные сделки. — Пять сотен гребанных крышек.
Бросив на нее злой взгляд из-под треуголки, Хэнкок развернулся и вышел из лавки.
Стоила ли его задумка пяти сотен крышек? Действительно ли настолько сильно он провинился перед Магнолией? Он закурил, присаживаясь на небольшой выступ напротив магазинчика с битыми стеклами и с легким прищуром наблюдая затем, как Дейзи яростно натирает торговый прилавок. Сверток она уже спрятала.
Может заслать к ней Фаренгейт с ребятами? Рыжей бестии только повод дай помахать кулаками. Он качнул головой, делая затяжку. Рискованно. Остальные узнают о наезде на Дейзи и тоже откажутся торговать на территории Добрососедства, а то и вовсе покинут поселение в поисках лучшей жизни. Хэнкок поморщился. Он столько старался для этого места, чтобы в итоге уподобиться Вику и его банде громил?
— Эй, Дейзи! — Он снова перешагнул порог ее магазинчика, привлекая к себе внимание. — Есть встречное предложение. Я даю тебе три сотни крышек. И если твоя идея сработает, то еще двести крышек ты получишь в конце месяца, либо я на месяц освобожу твой магазин от уплаты налога в казну города. Идет? — Он встал рядом с прилавком, его черные глаза блеснули, а на стол брякнулся увесистый мешочек, в котором можно было насчитать обещанные три сотни крышек.
Всего через пару минут, насвистывая себе под то, что когда-то считалось носом, Хэнкок заворачивал за угол старого Капитолия, к дверям «Третьего Рельса».
— Здорова Хэм, — первый делом поздоровался с гулем-вышибалой, охраняющим вход в бар, Хэнкок, замедляя шаг. — Много сегодня народу?
— Мы еще не открывались. — Наощупь Хэм поправил бабочку, у себя под подбородком. — …После вчерашнего.
— Кстати об этом… — Хэнкок замер в шаге от другого гуля, окидывая того взглядом. — Магнолия все еще злится на меня?
— …Ну… кхм-кхм… — Хэм кашлянул, прочищая горло и весь подобрался. Неужели все было настолько плохо? — Она не любит, когда я… эм… слишком много болтаю.
— Ты болтаешь с мэром, — Напомнил ему Хэнкок, медленно закипая.
— Я не хочу проблем, Хэнкок, — Понизив голос отозвался гуль в смокинге. — С Магнолией разбирайся сам. Она внизу, у барной стойки, помогает Чарли.
По ступеням в зал с барной стойкой, Хэнкок неторопливо спустился в гордом одиночестве, прислушиваясь к негромким голосам в дальней части заведения.
— Мэр Хэнкок. — Робот Чарли заметил вошедшего гуля первым. — Мы еще закрыты. Но, я могу налить вам выпить. Чего изволите?
— Стакан Квантовой, Чак. В горле пересохло. — Он плюхнулся на свободный стул, через один от дамы НЕ в красном платье. Но легко узнаваемой со спины по прическе и манере скрещивать ноги. — Доброе утро, куколка. — Он двинул в ее направлении сверток, выкупленный у Дейзи. — Это тебе.
:upscale()/2015/06/02/935/n/1922507/1a0f279b23e308c0_tumblr_nkv5im8WhP1u1vo97o1_500.gif)
/достает из широких штанин платочки/
но на этом не зацикленная. Дайте мне романтику и любовь и я подарю вам океаны этого в ответ 
